Комментирование сюжетов, связанных с Великой Отечественной войной, все время становится предлогом для проверки патриотического кода. Всё, что как-то задевает тот образ военного патриотизма, который старается навязать гражданам России входящий в силу идеологический официоз, подозревают в кощунстве над Победой 1945-го.

На днях «единоросс» Владимир Васильев возмутился интернетным соображением Виктора Шендеровича — его сопоставлением нынешнего российского режима с нацистским. Странно: ведь хлесткость этого штампа давно утратила бьющую силу из-за его нерассудительного натверживанья в либеральном лагере.

Чрезмерная политизация любого наблюдаемого явления во все времена омрачает воззрения российского либерала. Вот и сегодня он не в состоянии простодушно проникнуться спортивным восторгом. Для Шендеровича Олимпиада в Сочи есть «варево ведьм», поскольку она проводится «мимикрирующим под Родину государством-администрацией» российского президента.

Переживать ужасы «эховских» либералов и любить их способ выражения («Путин припахал Льва Толстого» — из того же Шендеровича) доступно, конечно, не каждому. Но и тот пафос, с каким все чаще теперь осуществляется одергиванье этих лиц, выглядит нарочитым и неискренним.

К неудержимым взлетам либерального разума, когда из любого события, происходящего в стране, выводится его спекулятивная связь с практикой тоталитаризма и нацизма, можно уже привыкнуть. Однако скапливающаяся в одной части общественного организма либеральная желчь вызывает в другой — судороги ура-патриотизма. Вместо трезвомысленного игнорирования — лучшей реакции на избитые либеральные гиперболы, что не отвлекает, кстати, от законодательной депутатской работы, — властные думцы оглашают новостное пространство очередным патетическим заступничеством за Отечественную войну.

Общество «не прощает оскорбления для ветеранов», уверен парламентарий. Но за чтением, скажем, Даниила Гранина впечатление создается как раз обратное. Вот горький фрагмент из последней книги писателя: «К юбилею Победы (65 лет) ветеранам выдавали квартиры (65 кв. м.). Замечательно. Когда война кончилась, Климову было 20 лет. Теперь ему 85 лет. Дожил. Прежде всего это радость наследников. Их праздник. Климов фронтовик, приобрел астму и диабет. Фронт, война, передовая без потерь не отпускают. Инвалид, больной, измученный послевоенной нашей жизнью, ему трудно насладиться счастьем отдельной квартиры, ему теперь надо стоять в аптечных очередях, к врачам в поликлинике… Наконец спохватились. Но спрашивается: почему надо было ждать юбилея? Чтобы помпезно провести эту акцию? А если бы на три года раньше, на четыре? До кризиса? Что, от этого радости было бы меньше? Нет, конечно, зато теперь фронтовиков поубавилось, легче стало» («Новая газета», 29 января 2014, с. 20).

Право, почти не слышно, чтобы кто-то из официальных патриотов оскорблялся мытарствами, выпавшими на долю вышеописанного ветерана-победителя, которому облегчение послевоенного удела оказалось ниспослано властями — на пороге могилы. А ведь описанный Граниным случай вряд ли единственный.

Значит, если под «обществом» понимать патриотов от власти, что, видимо, и имел в виду депутат «Единой России», то сегодня заинтересованность этого «общества» в ветеранах, согласно Гранину, выглядит весьма платонической. Защищать брошенных в бедности ветеранов от оговорок какого-то Шендеровича, пишущего в Интернете, коим не пользуется большинство наших стариков, — значит поистине оцеживать комара.

Если же под «обществом» разуметь общественные круги, от лица которых выступает «Новая газета», то такое общество, при всей его неоднородности, в известном смысле, действительно, «не прощает оскорбления для ветеранов» хотя бы потому, что бережет свидетельство об этом оскорблении, сообщаемое в вышеприведенной и читаемой публикации (и в подобных ей).

Но настоящие претензии к запискам Шендеровича от лица патриотических идеологов, скорее всего, мотивированы другим. А именно его вполне внятно высказанной в другом блоге непримиримостью к действиям сталинской власти, с которой либеральный автор никак не желает связывать свои патриотические чувства. «Мой дед погиб под Ленинградом, — пишет Шендерович, — и его кости лежат где-то у Черной речки, у него нет даже могилы. А тот, кто на пару с Гитлером развязал эту войну, проспал нападение и трупами солдат проложил себе дорогу к власти над полумиром, — похоронен у Кремлевской стены, и спустя три четверти века нам рассказывают из телевизора, какой он был мудрый и эффективный».

Чуть раньше Виктор Шендерович получил пространную телеотповедь от Дмитрия Киселева по поводу пресловутого вопроса, озвученного с канала «Дождь». По мнению Шендеровича, «его невозможно не задать себе — если в тебе есть хоть капля сочувствия и ты в состоянии представить цену вопроса». И здесь же Шендерович положительно оценил провокацию «Дождя», ввиду того что она заставила его «сверять представления о приоритетах». В истории этой процедурой приходилось, часто не в самое желаемое время, заниматься и полководцам, и историкам, и журналистам. И приоритеты выстраивались в зависимости от той нравственной обстановки, которая царила в обществе. «Нужно ли было сдать Ленинград, чтобы сберечь сотни тысяч жизней?» — неуместно спросили на «Дожде» и потребовали однозначности от выбиравших ответ. Заведомо скандальной (и заведомо безуспешной) постановке вопроса обрадовались далеко не все блокадники, тем не менее далеко не все они сочли нужным бурное закрытие канала и табу на дискуссию. Которая сама по себе, в отвлеченном виде, далеко не бессмысленна, ибо ценность жизни личности и дальнейшее бытие целого культурного материка, которым оставался Санкт-Петербург в гитлеровской осаде, — сопоставимы и не знают строгого мировоззренческого решения. Сверять подобные приоритеты, безусловно, нужно, что и делалось в разные века, но истинный плод приносило лишь в религиозно-философском самоуглублении, а отнюдь не в формате легковесной телеболтовни.

Но ведь изготовители ура-патриотических проектов заинтересованы как раз в отказе от сверения приоритетов, и не только в истории войны, но в советской истории в целом, начатом было при конце советской власти, а в наши дни грозящем, кажется, просто захлебнуться. Этим и объяснима взвинченность «патриотической» реакции. В том наклонении, в котором восприняли слова «Дождя» отдельные парламентарии и журналисты, их не сопрягли даже отдельные блокадники. Кто-то от нежелания снова вводить в запрет темы, замалчивание которых не менее тягостно, чем их легкомысленное и безответственное полоскание. Кто-то оттого, что к такого рода дилеммам люди за годы тотального цинизма уже успели притерпеться. И понятно, что этого цинизма, в отправлении которого весьма узкая сфера оппозиционной журналистики получает сильную фору от других областей нашей «демократии» (того же ТВ с неувядающей передачкой Малахова), отнюдь не убавится от поднятого патриотического шума.